Плакат правозащитной организации Amnesty International против пыток. Иллюстрация с сайта организации Международный день в поддержку жертв пыток не проходит в Кыргызстане незамеченным: проводятся бесконечные круглые столы, презентуются бескрайние отчеты, чиновники в очередной раз признают наличие пыток и заявляют, что полны политической воли для их искоренения.

Международные организации при этом не упускают шанс похвалить страну за некоторый прогресс в борьбе с пытками, а также отметить, что в этой области еще много нерешенных проблем.

Однако как обстоят дела в реальности? На что могут рассчитывать сами жертвы пыток и их родные, которые годами бьются за справедливость, пытаясь добиться хоть какого-то результата? Адвокат из города Ош, руководитель общественного фонда «Позитивный диалог» Мухайё Абдураупова рассказала о своем опыте борьбы с этим злом. Абдураупова, помимо прочего, известна тем, что толпа не раз нападала и избивала ее прямо в зале суда. Вы спросите – почему? Чтобы не защищала жертв пыток.

Мы встретились с ней в Бишкеке, на очередном мероприятии, посвященном Международному дню в поддержку жертв пыток.

– Как по-вашему, значим ли этот день для нашей страны?

– Думаю, для Кыргызстана это важный день. Потому что пытки у нас были, есть и, боюсь, еще будут. Во всяком случае, мне сложно сказать, когда именно удастся их искоренить. В стране очень развита коррупция, сотрудники милиции не умеют раскрывать преступления. Главный их метод борьбы с преступностью – получение признательных показаний. А показания эти они получают, применяя насилие.

- Как вы пришли в эту непростую и опасную сферу юриспруденции?

- С 2002 года я работала в правозащитных организациях, занималась проектами по борьбе с пытками. А в 2014 году начала работать уже как практикующий адвокат. Как раз тогда я получила первое дело, связанное с избиением человека в СИЗО города Ош. Сотрудники СИЗО зашли в камеру и избили подследственного. При этом в избиении участвовали другие заключенные, вооруженные арматурой. Избивали не щадя, у пострадавшего оказался открытый перелом ноги. В тот раз наказали только заключенных, которые били человека, сами сотрудники учреждения избежали наказания. И это при том, что заключенный, которого избивали, заявил, что дверь камеры открыли сотрудники СИЗО, они же показали, кого именно нужно «наказать».

Дело продолжается до сих пор. Да, пострадавший был осужден по нескольким статьям. Но если даже суд признал человека виновным, это не значит, что к нему можно применять насилие.

– Как квалифицируется подобное поведение сотрудников СИЗО? Зачем они избивали вашего подзащитного?

– Действия сотрудников можно квалифицировать, например, как превышение должностных полномочий с применением насилия. При этом целью подобных пыток не обязательно будет желание выбить признание. Целью вполне может быть наказание или дискриминация. Моего доверителя тогда хотели наказать за его активные действия по защите своих прав. Он требовал предоставить ему защитника, отказывался без адвоката выходить на следственные действия, настаивал на уважительном к себе отношении…

– Вы участвуете в одном из самых резонансных дел, связанном с убийством подполковника Таирбека Уларова.

– Я защищаю Наргизу Раджапову, которую насиловали пластиковой бутылкой. В результате пыток у нее случился выкидыш: оказалось, что она была беременна двойней. Целый год она не признавалась, что ее насиловали бутылкой, говорила только, что ее пытали извращенным способом. Однако в конце концов женщина все-таки была вынуждена сказать об этом вслух. После публикации видео с ее признанием люди стали ее узнавать: кто-то плачет вместе с Наргизой, говорит слова поддержки, а кто-то, наоборот, заявляет, что она артистка, насмехается над ее горем.

Мы над этим делом бились год: писали жалобы, ходатайства, просили поставить перед судмедэкспертизой совершенно определенные вопросы. В июне 2018 года все-таки добились возбуждения уголовного дела – правда, не против конкретных сотрудников, а лишь по факту применения насилия в камере СИЗО.

Наргиза Раджапова и Мухайё Абдураупова. Фото «Ферганы»

Имя Наргизы оказалось связано с очень громким процессом: 21 марта 2017 года был убит сотрудник Главного управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков МВД подполковник Таирбек Уларов. В распечатке телефонных звонков покойного оперативники нашли номер Наргизы. Ее задержали, хотя в распечатке она была далеко не одна. По версии следствия, милиционера убил муж Наргизы из ревности – так как она якобы была любовницей подполковника. Ее пытали, чтобы она подтвердила любовную связь с ним. Сама же Раджапова утверждает, что номер ее телефона оказался у Уларова потому, что он делал покупки в ее магазине и остался ей должен.

В итоге Ошский городской суд приговорил мужа Наргизы к 23 годам тюрьмы, а ее брата, который якобы помогал ему – к 7 годам. Однако 7 июня 2018 года Ошский областной суд ужесточил наказание: мужу Наргизы дали пожизненный срок, а ее брату – 12 лет. При этом муж Наргизы – инвалид 2 группы, в одной ноге у него имплантат, и без трости он не может даже стоять на ногах. По версии же следствия мужчина убил милиционера как раз ударом этой трости. Родственники покойного настаивают на том, что убийство подполковника кто-то «заказал» инвалиду. Звучит это совершенно неправдоподобно. (По сообщениям местных СМИ, покойный имел рост 1,95 метра и весил 120 кг. – Прим «Ферганы»).

– Насколько трудно в нашей стране бороться с пытками?

– Это очень нелегко, хотя мне удавалось добиваться результата. Однако дело Наргизы оказалось особенно сложным, оно просто выбило меня из колеи. Два дня с утра до вечера мы постоянно были вместе, и она рассказывала мне все детально. Вот это было очень тяжело, я переживала вместе с ней, негодовала, злилась, плакала. Уже больше года прошло, но до сих пор не могу вспоминать про это спокойно, каждый раз переживаю все заново.

– Во время разбирательства этого дела вас и вашу коллегу Айсалкын Карабаеву избила толпа. Как ваши близкие относятся к тому, что вы заняты такой опасной работой?

– Дома просят, чтобы я больше думала о себе. Но я не могу о себе думать, когда рядом так страдают другие. То нападение я скрывала от родителей, чтобы они не переживали, чтобы не запрещали мне работать. От мужа, конечно, скрыть не сумела: я тогда уже не могла работать, была в депрессии, руки у меня совершенно опустились. Спасибо ему, он поддержал меня, возил по больницам. Теперь, когда слышу истории о пытках, ночами не могу спать, думаю, что можно сделать, как помочь…

– Вы не сразу решились рассказать журналистам о вашем избиении. Публикации СМИ в таких случаях больше помогают или вредят?

– По-разному бывает. Есть люди, которые принимают подобную информацию с пониманием и сочувствием, а есть такие, кто еще издевается. Когда нас избили, мне было стыдно появляться даже перед коллегами. Было тяжело, казалось, что все надо мной насмехаются. А в прокуратуре, куда мы с коллегой пришли, чтобы узнать о судьбе нашей жалобы, прокурор спросил: «А что вы хулиганите в суде?» То есть получается, что это мы хулиганили в суде, сами спровоцировали толпу, чтобы на нас напали и избили.

Если даже мы, адвокаты, не смогли добиться наказания тех, кто на нас напал, как могут добиться справедливости простые граждане? Прокуратура отказала нам в возбуждении уголовного дела, хотя мы представили им аудиозаписи, где толпа кричит, угрожает нам, где нас оскорбляют; там слышен даже шум драки и то, как толпа выбивает двери в здании суда.

– Чем вы можете объяснить такую беззубость органов прокуратуры?

– Это может быть и обычная коррупция, и страх. Прокуроры говорят, что их мало, а сотрудников милиции много. Но чего бояться прокуратуре? Это ведь надзорный орган, который просто обязан реагировать на такие факты. Когда мы спрашиваем их: «Почему вы не хотите оправдать человека, хотя его невиновность очевидна?» - они отвечают, что их работа – поддерживать обвинение. Но почему же тогда они становятся гораздо мягче, когда речь идет, например, о милиционерах, которых обвиняют в пытках?

Часто плохую роль играет и судмедэкспертиза, которая дает ложные заключения. Выявляя телесные повреждения, эксперты пишут, что время получения травм не соответствует времени, указанном в заявлении о пытках. Или, например, психиатры дают заключение, что согласно тесту Айзенка (тест, определяющий IQ, коэффициент интеллекта. - Прим. «Ферганы»), человек склонен ко лжи, и уже на этом основании делается вывод, что пыток не было. Но даже если человек на самом деле склонен ко лжи, это не значит, что он лжет всегда и везде. Он вполне может говорить правду по данному конкретному делу. Однако тест оказывается важнее реального положения вещей, а из-за этого вся линия защиты идет коту под хвост.

– Как вы думаете, в случае с нападением на вас и вашу коллегу дело не возбуждают из-за страха?

– Мы пережили 5-6 случаев нападения только по делу Раджаповой, при этом нападение совершает одна группа – сторонники убитого милиционера. Все происходит в здании суда, где ведется видеозапись. Но когда мы запросили эти записи, суд нам в этом отказал. Не странно ли, ведь толпа напала и на конвоиров, и на подследственную. Такую позицию суда мы считаем укрывательством преступления. Поэтому лично я считаю, что председатель суда ни много ни мало укрыл преступление. Не говоря уже о том, что это является воспрепятствованием деятельности адвоката, ведь те, кто бил, хотели нас напугать.

Используя эти записи, можно было бы всю толпу привлечь к ответственности за хулиганство, а тех, кто нас избивал, – за воспрепятствование деятельности адвоката и воспрепятствование осуществлению правосудия. Ведь они не просто так били, они хотели нас напугать. Если такие вещи оставлять безнаказанными, судьи будут бояться выносить справедливые решения!

Позже суд отменил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Несмотря на это, дополнительное расследование не проводится, проверки ничего не дают, и прокуратура снова нам отказывает, закрывает дело и отправляет его в архив.

Мухайё Абдураупова (справа) с коллегой. Фото со страницы Абдурауповой в Facebook

Мы постоянно сталкиваемся с некомпетентностью и коррумпированностью судей, их заинтересованностью, их нежеланием рассматривать дело по закону. Судьи идут на поводу у следствия, у прокуроров. Любое дело приходит в суд от следствия, имея обвинительный уклон. И суд рассматривает любое дело именно в этом, обвинительном ключе. Не говоря уже о том, что судьи боятся толпы. Практически на все наши судебные заседания приходит толпа людей. И так уж получается, что все процессы сопровождаются угрозами в наш адрес.

– Как вы полагаете, сотрудники милиции как-то связаны с толпой?

– Да. Иначе откуда толпа узнает, что будет процесс? Им становятся известны отдельные факты по делу (еще до суда), они выступают в СМИ, распространяют информацию в соцсетях. При этом говорят: «Наши ребята не виновны, наши ребята никого не пытали», – имея в виду оперативников. Откуда они знают, что «ребята» никого не пытали? Они что, рядом стояли? И вообще, ведут себя совершенно непристойно. Например, в одном видео показывают две баклажки и спрашивают, какой из них пытали Наргизу. Все время говорят, что разговоры про пытки – это выдумка, чтобы избежать наказания. Мы имеем все основания считать, что оперативные сотрудники натравливают на нас родственников погибшего. И делают они это затем, чтобы скрыть имена реальных убийц, чтобы самим уйти от ответственности за пытки.

– Поддерживает ли вас кто-то, кроме семьи?

– Коллеги поддерживают. Они всегда звонят, спрашивают: «Вы в порядке, а то что-то вас долго нет…» Из Коалиции против пыток тоже звонят, предлагают поддержку.

– А как себя ведет адвокатура?

– (Грустно улыбается. ) Нападение было 28 апреля 2017 года, 2 мая мы подали заявление в Ошское территориальное представительство Адвокатуры КР. Прошло уже больше года, а нам так и не ответили. Не дали даже стандартного ответа, что получили обращение, что будут делать то-то и то-то…

– Как вы думаете, почему?

– Я думаю, что адвокаты противной стороны имеют какое-то влияние на Адвокатуру. Мы ходили в Адвокатуру, представили им аудиозаписи процесса. Однако ответом нам почему-то были только упреки.

– В Кыргызстане принято считать, что пытки здесь не имеют дискриминационного характера…

– Да, пытки у нас могут применяться в отношении любого человека. Однако, когда пытают представителей не титульной национальности, это обязательно сопровождается оскорблениями. Например, если это узбек, ему говорят: «Ты никто в этом государстве, здесь правим мы – что мы скажем, то и будет». Конечно, это не просто давление, а двойное давление. В результате человек действительно начинает думать, что все бесполезно, что никто не будет его слушать.

– А что самое трудное в делах о пытках?

– Такие дела обычно длятся очень долго. Сначала идет процесс возбуждения уголовного дела, потом следствие, суд – если, конечно, до него вообще дойдет. Дело часто длится годами, по пять-шесть лет. У пострадавших за это время опускаются руки, они теряют веру, что дело продвинется, что будет хоть какой-то результат. Мы в этих обстоятельствах должны поддерживать людей, чтобы они набрались терпения, не сдавались, держались. А это очень тяжело – поддерживать своих доверителей в течение такого длительного срока. Ведь на протяжении этого времени человек как будто заново переживает все перенесенные ужасы. Получается, что пытки не в один день происходят, а длятся годами, вплоть до вынесения приговора суда. Опять же, если он будет вынесен. Часто люди не выдерживают всего этого. В моей практике были случаи, когда пострадавшие шли на суицид, потеряв веру в справедливость.

– Генпрокуратура, МВД, иногда даже власти на самом высоком уровне заявляют о борьбе с пытками. Это вселяет надежду?

– Временами – да, хочется верить в хорошее. Но потом все равно возникает ощущение, что это были просто слова. Например, после выступления президента Жээнбекова на Совете Безопасности я так обрадовалась, что написала обращение в аппарат президента. Там я изложила свои претензии относительно действий органов милиции и прокуратуры с конкретными примерами и с указанием имен. И что же вы думаете? Через некоторое время мое заявление переслали тем органам, на сотрудников которых я жаловалась. В частности, в УВД города Оша, которое не обеспечило объективное рассмотрение наших обращений и в городскую прокуратуру, которая не обеспечила должный надзор за исполнением законов. Прокуратура дала ответ в пол-листа: мол, ваши доводы не нашли подтверждения, обращайтесь в суд. Это был письменный ответ, а устно зампрокурора города сказал, что я написала чушь и что они подадут на меня иск в суд… Но ведь по закону госорган не должен пересылать жалобу в тот орган, на который жалуются.

– Вам угрожают, на вас нападают, вам очень трудно добиться результата, вы постоянно находитесь в стрессовом состоянии. Почему же вы не бросите такую работу?

– Не могу бросить. Не работу, конечно, а людей, которые приходят к нам за помощью – не могу отнять у них надежду. Представляете, какой удар будет для пострадавшего, если я – единственный человек, который взялся за это дело, – брошу его. Сейчас адвокаты не берутся за дела по пыткам. Разговоры об огромных гонорарах, которые мы получаем, защищая жертв пыток, не соответствуют действительности. А бесплатно защищать людей не очень-то хотят. Многие адвокаты вообще не желают работать с правозащитниками, говорят, «зачем портить отношения с милицией из-за 2-3 тысяч сомов ($30-45)». Ведь пытают бедных, которые не смогли откупиться сразу при задержании. А бедные не могут оплатить работу адвоката.

– Говорят, счастлив тот, кто утром спешит на работу, а вечером – домой. Как это происходит у вас?

– (Смеется. ) Вообще-то я засыпаю только под утро, ночью заснуть не могу. Тем не менее, утро у меня суетливое: уже по пути на работу люди звонят, да я и сама спешу, чтобы узнать, что нового случилось по моим делам. Зато вечером ухожу домой с грустью, потому что не успела сделать то-то и то-то. Все чаще ощущаю страх, что не смогу довести свои дела до конца.

– Что же, не остается никакой надежды?

– Нет, надежда, конечно, есть. Но есть и страх.

Беседовал Абдумомун Мамараимов

Подробнее читайте на fergananews.com ...

73 +